Под конвоем лжи - Страница 34

Войдя в сарай, Догерти отпер инструментальный шкаф и вынул чемодан, в котором находилась предоставленная ему абвером рация, приготовил шифровальный блокнот, записную книжку и карандаш. Потом включил рацию, закурил и стал ждать. Полученные им инструкции были просты: раз в неделю включать рацию и ждать каких-либо указаний из Гамбурга. С тех пор как он в последний раз получил от абвера приказ кое-что сделать, прошло более трех лет. Однако он старательно включал рацию в определенное время и ждал положенные десять минут.

Когда цифра в окошке указала, что осталось две минуты, Догерти убрал шифровальный блокнот и записную книжку в шкаф. Когда осталась одна минута, он протянул руку, чтобы щелкнуть выключателем. И тут рация внезапно ожила. Он поспешно схватил карандаш и успел записать передачу до того, как она кончилась. Догерти быстро передал подтверждение о приеме и нажал на включатель.

Чтобы расшифровать радиограмму, Догерти потребовалось несколько минут.

Закончив работу, он уставился на листок бумаги с таким видом, словно не мог поверить своим глазам.

«ВЫПОЛНИТЕ ПРОЦЕДУРУ ПРИЕМА ОДИН».

Немцы приказали ему встретить агента.

* * *

Прошло пятнадцать минут с того момента, как Мэри Догерти, стоявшая перед кухонным окном, увидела, что ее муж заводит велосипед в сарай. «Что он там возится?» — спросила она себя. Если Шон еще задержится, то его обед совсем простынет. Она вытерла руки о передник, взяла кружку с горячим чаем и подошла к другому окну. Дождь снова усилился, ветер развел высокие волны, азартно набегавшие на английский берег Северного моря.

— Ужасная ночь, Шон Догерти, совсем не для прогулок, — сказала она себе, как будто разговаривала с мужем.

Она взяла щербатую эмалированную кружку обеими руками и подняла так, чтобы пар грел ей лицо. Она знала, что он делал в сарае, — он говорил по радио с немцами.

Мэри не могла не признать, что ее муж словно помолодел с тех пор, как начал шпионить на немцев. Весной 1940 года он целыми днями мотался по просторам Норфолка. Мэри с изумлением следила за его возвращением к жизни, а он проезжал на велосипеде по многу миль, разыскивая признаки военной деятельности и делая фотографии укреплений береговой обороны. Информацию передавали связному абвера в Лондоне, а тот, в свою очередь, переправлял ее в Берлин. Шон считал свое занятие опасным, очень любил его и дорожил каждым его моментом.

А Мэри, напротив, ненавидела его. Она боялась, что Шона поймают. За шпионами охотились все, это стало навязчивой идеей национального масштаба. Один промах, одна ошибка, и Шон будет арестован. Акт об измене 1940 года предусматривал для шпионов единственную меру наказания — смертную казнь. Мэри читала о шпионах в газетах — того повесили в Вэгсворте, того в Пентонвилле, — и каждый раз у нее замирало сердце и становилось холодно внутри. Рано или поздно, но ей придется прочесть о казни Шона.

Дождь разом резко усилился, а вместе с ним и ветер принялся стучаться в стены старого, но все еще крепкого домика с такой неистовой силой, что Мэри испугалась, не сорвал бы он крышу. Ей пришла в голову мысль о том, какой жалкой будет ее одинокая жизнь на разрушенной старой ферме. Задрожав всем телом, она отвернулась от окна и подошла поближе к огню.

Возможно, жизнь шла бы по-другому, если бы она была способна родить ему детей. Эту мысль она сразу же постаралась отогнать: и без того она все эти годы казнится на этот счет. Да и что толку переживать по поводу того, что она бессильна исправить. Шон был тем, чем он был, и она была не в состоянии переделать его.

«Шон, — думала Мэри, — что же, ради всего святого, с тобой случилось?»

Стук в дверь показался Мэри таким резким и громким, что она пролила чай на передник. Неужели Шон не мог отпереть дверь?! Сунув кружку на подоконник, она заторопилась к двери, настраиваясь по пути устроить мужу скандал из-за того, что он оставил дом без последнего ключа. Но, распахнув дверь, она увидела на пороге Дженни Колвилл, не то девочку-подростка, не то юную девушку, которая жила на противоположном конце деревни. Дженни стояла под дождем, на костлявых плечах болталась блестящая от воды клеенчатая накидка. Она была без шляпы или капюшона, и остриженные до плеч волосы прилипли к голове, обрамив неправильное личико, которому, скорее всего, предстояло в будущем стать очень хорошеньким.

Мэри сразу увидела, что девочка плакала.

— Что случилось, Дженни? Твой отец снова напился? Он бил тебя?

Дженни кивнула и разрыдалась.

— Иди-ка в дом, — сказала Мэри. — В такую ночь на дворе ничего не стоит промерзнуть до смерти.

Пропустив Дженни в дом, Мэри выглянула наружу в поисках ее велосипеда. Его там не оказалось; судя по всему, Мэри пришла пешком, хотя до ее дома было более мили.

Мэри закрыла дверь.

— Раздевайся, живо. Ты промокла насквозь. Я дам тебе во что переодеться, пока твоя одежда будет сохнуть.

Мэри исчезла в спальне. Дженни послушно сняла накидку, уронив ее прямо на пол. Потом стащила толстый шерстяной свитер и тоже бросила его рядом с клеенкой.

Мэри возвратилась с одеждой.

— Все остальное снимайте тоже, юная леди, — с притворным гневом приказала она.

— А как же Шон?

Мэри решила солгать.

— Его нет, он заделывает дыру в одном из своих любимых заборов.

— В такую погоду? — удивленно пропела Дженни со своим резким норфолкским акцентом. Похоже, к ней уже возвращалось ее обычное хорошее настроение. Мэри поразилась ее стойкости. — Мэри, он что, спятил?

— Устами младенца глаголет истина. А теперь снимай всю свою мокрую одежду.