Под конвоем лжи - Страница 91

У нее от ужаса отвисает челюсть. За всю свою жизнь она говорила об этом только одному человеку: Марии. А Мария, должно быть, сказала Эмилио, а Эмилио, подонок, — передал Фогелю.

— Я не знаю, о чем ты говоришь, — отвечает она, но сама слышит, что в ее тоне нет никакой уверенности.

— Конечно, знаешь. Ведь именно из-за этого ты стала тем, что ты есть: бессердечной похотливой сукой с ненасытной дырой.

Она чисто инстинктивно реагирует на эти слова: делает быстрый шаг вперед и злобно пинает его босой ногой в подбородок. Его голова откидывается назад и громко ударяется об пол. Фогель лежит неподвижно; возможно, он потерял сознание. Ее стилет лежит на полу рядом с камином: ее научили всегда держать его под рукой. Она поднимает его, нажимает кнопку, с негромким щелчком выскакивает длинное тонкое лезвие. В свете камина оно кажется кроваво-красным. Она снова делает шаг к Фогелю. Она хочет убить его, вонзить стилет в одну из смертельных зон, о которых ей столько рассказывали: в сердце, или в почки, или в ухо, или в глаз. Но Фогель уже лежит на боку, опираясь на локоть, и в правой руке он держит пистолет, нацеленный точнехонько ей в голову.

— Очень хорошо, — не слишком внятно говорит он. Из угла его рта сбегает струйка крови. — Теперь я думаю, что ты полностью готова. Убери нож и сядь. Нам нужно поговорить. И, пожалуйста, надень что-нибудь. Сейчас у тебя удивительно смешной вид.

Она набрасывает халат и ворошит кочергой угли в камине. Он тем временем одевается, то и дело вытирая платочком рот.

— Ты гнусный, законченный ублюдок, Фогель. Я буду последней дурой, если стану работать на тебя.

— Даже не думай о том, чтобы выйти из игры. У меня собраны очень убедительные материалы об участии твоего отца в заговоре против фюрера. Остается только передать их в гестапо. Я думаю, тебе не доставило бы удовольствия увидеть, что они делают с людьми, если хотят получить показания, особенно по такому серьезному делу. А если тебе хоть когда-нибудь придет в голову предать меня, после того как ты окажешься в Англии, я тут же передам тебя британцам на серебряном блюдечке. Если ты считаешь, что тот парень поступил с тобой очень плохо, то что ты скажешь о том, что тебя будет насиловать целая толпа вонючих английских тюремщиков? Поверь мне, ты будешь у них самой любимой арестанткой. Сомневаюсь, что им так уж скоро захочется повесить тебя.

Она стоит совершенно неподвижно, глядя в темный угол, и думает лишь о том, как бы проломить ему череп чугунной кочергой. Но Фогель не выпускает из руки пистолет. Она понимает, что все это время он манипулировал ею. Она думала, что это она обманывала его, думала, что держит все события под контролем, а на самом деле их контролировал Фогель. Он старался пробудить в ней способность убивать. Она понимает, что он проделал очень хорошую работу.

А Фогель снова говорит:

— Между прочим, этой ночью, пока ты так любезно разрешала мне трахать тебя, я тебя убил. Анна Катарина фон Штайнер, двадцати семи лет от роду, погибла в автомобильной катастрофе на одном из шоссе неподалеку от Берлина приблизительно час назад. Ужасная жалость. Мы лишились такого таланта!

Фогель уже полностью одет, но все так же держит около рта влажный платочек, испачканный его собственной кровью.

— Утром ты поедешь в Голландию, как мы и планировали. Пробудешь там шесть месяцев, создашь убедительный фон для своей легенды и после этого отправишься в Англию. Вот твои голландские документы, вот деньги, вот билет на поезд. У меня в Амстердаме есть люди, которые установят контакт с тобой и будут говорить тебе, что и как делать.

Он делает шаг вперед и стоит теперь почти вплотную к ней.

— Анна потратила свою жизнь впустую. Но Кэтрин Блэйк может совершить великие дела.

Она слышит, как за ним закрывается дверь, слышит похрустыванье снега под его ботинками. В доме теперь совсем тихо, лишь потрескивают угольки в камине да свистит ветер, раскачивающий ели за окном. Она продолжает хранить неподвижность, но через несколько секунд все ее тело начинают сотрясать конвульсии. Держаться на ногах она больше не в состоянии. Она падает на колени перед огнем и неудержимо рыдает.

* * *

Берлин, январь 1944

Курт Фогель, спавший на раскладушке в своем кабинете, проснулся от монотонного громкого скрипа и испуганно вскочил.

— Кто там?

— Это только я, экселенц.

— Вернер, ради бога! Вы напугали меня до смерти своей проклятущей деревянной ногой. Я уже решил, что это явился Франкенштейн, чтобы убить меня.

— Прошу прошения, экселенц. Я подумал, что вам захочется сразу же увидеть это. — Ульбрихт вручил ему бланк радиограммы. — Только что передали из Гамбурга — пришло донесение от Кэтрин Блэйк из Лондона.

Фогель быстро побежал текст глазами и почувствовал, как забилось у него сердце.

— Она установила контакт с Джорданом. Она хочет, чтобы Нойманн как можно скорее начал отправлять регулярные донесения. Мой бог, Вернер, неужели она действительно сделала это?

— По-видимому, замечательный агент. И замечательная женщина.

— Да, — без выражения подтвердил Фогель. — При первой же возможности отправьте радиограмму Нойманну в Хэмптон-сэндс. Передайте, чтобы он начал выходить на связь по предусмотренному графику.

— Слушаюсь.

— И свяжитесь с приемной адмирала Канариса. Я хочу утром, как можно раньше, доложить ему о ходе дела.

— Слушаюсь, экселенц.

Ульбрихт вышел, и Фогель вновь остался в тишине и темноте. Он лежал и думал о том, каким образом ей удалось сделать это. Он надеялся, что когда-нибудь она вернется оттуда и он сможет выяснить у нее, как это было на самом деле. Перестань дурачить себя, глупый старик. Он действительно хотел, чтобы она вернулась, чтобы он смог увидеться с нею хотя бы один раз и объяснить, зачем он так ужасно обошелся с нею в ту последнюю ночь. Это было необходимо для ее собственного блага. Она не могла понять это тогда, но, возможно, осознала по прошествии времени. Он попытался представить ее себе. Страшно ли ей? Грозит ли ей опасность? Конечно, грозит. Она пытается похитить важнейшие тайны союзников в самом сердце Лондона. Один неверный шаг, и она окажется в руках МИ-5. Но если существовала хоть одна женщина, способная это сделать, это была она. Фогелю пришлось заплатить разбитым сердцем и сломанной челюстью, чтобы доказать это.