Под конвоем лжи - Страница 51

Ей не хотелось идти на встречу с прибывшим агентом еще по одной причине: она боялась вступать в игру. Она привыкла к покою — возможно, слишком привыкла. Ее жизнь приобрела определенный устоявшийся распорядок. У нее имелась теплая квартира, у нее имелась ее добровольная работа в больнице, у нее имелись деньги Фогеля, на которые она неплохо жила. И меньше всего ей было нужно сейчас, в самом финале войны, подвергаться опасности. Она ни в коем случае не считала себя немецкой патриоткой. Ее «крыша» представлялась совершенно безопасной. Она вполне могла переждать войну и вернуться обратно в Испанию. Обратно в огромную estancia в предгорьях. Обратно к Марии.

Кэтрин свернула в Гайд-парк. Шум вечернего пика уличного движения на Кенсингтон-род стих, был слышен лишь негромкий, почти умиротворяющий гул.

У нее было две причины для того, чтобы пойти на это свидание.

Первая — это безопасность ее отца. Кэтрин не пошла добровольно работать агентом абвера — ее принудили к этому. В качестве инструмента принуждения Фогель использовал ее отца. Он совершенно определенно заявил, что ее отцу придется плохо: его могут арестовать, бросить в концентрационный лагерь, даже убить, если она не согласится отправиться в Великобританию. И если она сейчас откажется выполнить приказ, жизнь отца наверняка подвергнется опасности.

Вторая причина была много проще — Кэтрин чувствовала себя отчаянно одинокой. На целых шесть лет она была отрезана от жизни и изолирована от общества. Обычным агентам разрешали использовать рации. Они имели хоть какой-то контакт с Германией. Ей же контакты были запрещены почти полностью. Она была достаточно любопытна, и ей хотелось поговорить с кем-нибудь, прибывшим с той, своей, стороны. Ей хотелось получить возможность хоть на несколько минут отрешиться от своей «крыши», перестать быть Кэтрин Блэйк.

«Мой бог, — думала она, — ведь я же с трудом могу вспомнить свое настоящее имя».

И она решила отправиться на это свидание.

Она прошла вдоль берега Серпентайна, поглядывая на целые флотилии уток, которые что-то вылавливали в больших прорубях, а затем повернула на тропу, уходившую в рощу. Сумерки полностью угасли, и на небо высыпало бесчисленное множество мерцающих звезд. Все-таки даже в затемнении есть хоть что-то хорошее, решила она: можно видеть звезды, даже здесь, в самом сердце Вест-Энда.

Запустив руку в сумочку, она нащупала там рукоять пистолета: автоматического «маузера» калибра 6.35 с навинченным глушителем. Оружие находилось на месте, заряженное и исправное. Если что-нибудь покажется ей странным или подозрительным, она пустит его в ход. Она давно уже поклялась себе, что ни за что не позволит арестовать себя. От мысли о том, что она может оказаться запертой в какой-то вонючей британской тюрьме, ее начинало самым нормальным образом тошнить. Ей не раз снились кошмары о собственной казни. Она отчетливо видела вокруг себя смеющиеся английские рожи, а потом палач накидывал ей на голову черный капюшон и надевал на шею петлю. Она или проглотит таблетку с ядом, или погибнет в бою, но ни за что не позволит им коснуться себя.

Навстречу прошел американский солдат. За его плечо одной рукой цеплялась проститутка. Она умудрялась на ходу лизать ему ухо, а свободную руку уже запустила в ширинку. Это была самая обычная сцена. Девки толпами шлялись по Пиккадилли. Лишь немногие соглашались тратить время на то, чтобы куда-то ходить или отдавать часть заработков на оплату гостиничных номеров. Стенные работницы, так их называли солдаты, просто вели своих клиентов на какую-нибудь дорожку парка и задирали юбки. Некоторые, самые наивные, всерьез верили, что не забеременеют, если будут отдаваться только стоя.

«Какие же дуры эти англичанки», — подумала Кэтрин.

Она вошла под прикрытие деревьев и стала ждать появления агента, присланного Фогелем.

* * *

Предвечерний поезд из Ханстантона прибыл на вокзал Ливерпуль-стрит с получасовым опозданием. Хорст Нойманн взял с багажной полки свою маленькую кожаную сумку и присоединился к пассажирам, выбиравшимся на платформу. На станции творился форменный хаос. Утомленные путешественники, похожие на жертв стихийного бедствия, с бледными отчаянными лицами, группами и поодиночке слонялись по зданию вокзала, дожидаясь безнадежно опаздывавших поездов. Солдаты спали повсюду, где кому хотелось, подложив под головы вещевые мешки. Среди толпы выделялось несколько железнодорожных полицейских, одетых в форму, которые тщетно пытались навести порядок. Ни одного проводника-мужчины видно не было. Нойманн вышел на платформу. Маленький, проворный, ясноглазый, он без труда пробивался через плотную толпу.

У выхода из здания стояли двое одетых в измятые пальто и шляпы-котелки мужчин, которым очень подошла бы броская надпись «ВЛАСТИ». Нойманн лишь на мгновение подумал, что они могут искать его. Все равно его описания они добыть никак не могли. И все же он рефлекторным движением приложил ладонь к поле куртки и нащупал пистолет. Тот был на месте, засунутый за брючный ремень. На месте, в нагрудном кармане, находился и бумажник. Удостоверение личности было выписано на имя Джеймса Портера. Согласно легенде, он был коммивояжером и занимался фармацевтической продукцией. Не сбавляя шага, он проскочил мимо двоих стражей и влился в толпу, заполнявшую Бишопсгейт-род.

Поездка прошла без сучка без задоринки, если не считать неизбежных задержек. Он оказался в одном купе с несколькими молодыми солдатами. Какое-то время они с недоброжелательным видом смотрели, как он читал газеты. Нойманн резонно предположил, что любой здоровый с виду молодой мужчина, не носящий форму, неизбежно столкнется с общественным презрением. В конце концов он рассказал им, что был ранен в Дюнкерке и вернулся в Англию полумертвым на борту одного из океанских буксиров, составлявших тогда основу вспомогательного флота. После этого солдаты предложили Нойманну сыграть с ними в карты, и он изрядно обчистил их.